Пространство Готлиба - Страница 51

– Ничего не вижу… странного, – добавил я.

– Темно, – догадалась Зоя и, пошарив по ковру, включила фарфоровую лампу.

И тут я увидел… Сначала я оторопел от того, что рассмотрел, и несколько секунд сидел с открытой навстречу всем ветрам челюстью, затем склонился над Зоей, чтобы лучше увидеть, и чуть было не засмеялся в голос.

Между Зонными ягодицами, между персиковыми половинками ее чресел, лежал тоненький, розовый, в ладошку длиной хвостик, нервно подрагивающий под моим ошеломленным взглядом.

– Видишь? – спросила она. – Ну?!

– Ага, – ответил я и прыснул от смеха.

– Чего смеешься? – недоуменно спросила она, приподнимаясь на локтях. При этом ее хвостик дрыгнул и шлепнул по правой ягодице. – Чего смешного!..

И тут я не удержался. Меня так разобрало, что минут пять я хохотал, не в силах остановиться, а Зоя сидела передо мною, не зная, разозлиться ей в ответ или так же неистово загоготать.

Уже отсмеявшись, икая от хохота, я вдруг почувствовал, что не опустел еще в этот вечер до дна, что есть во мне что-то трепещущее и отыскалось оно благодаря Зоиному хвостику, мечущемуся из стороны в сторону наподобие щенячьего. И тогда я набросился на нее, схватил в охапку и с большим вкусом, нежели впервые, любил ее разнообразно, включая и розовый хвостик, а также все, чем положила наслаждаться хитроумная природа.

– Как тебе? – спрашивала Зоя в первые дни нашего знакомства и проницательно заглядывала в мои глаза.

– Что? – уточнял я.

– Мой хвост.

– Я в восторге от него! Я обожаю твой атавизм!

– Да? – не доверяла она.

– Да-да! – убеждал я.

– Тогда смотри, что я умею делать!..

Она подходила к платяному шкафу или письменному столу, закрывала дверцу или ящик на ключик и бросала его на ковер. Затем снимала юбку вместе с трусами и поворачивалась к мебели спиной. Ее хвостик напрягался, шарил по дереву, отыскивая замочную скважину, а найдя ее, проникал внутрь кончиком, шебуршась там, как мышь в норе. Через некоторое время замок обязательно щелкал и дверца шкафа или ящик открывались.

– Ап! – взмахивала руками Зоя, а я в немом восторге неистово хлопал…

– Тот, кто был перед тобой, – рассказала она как-то, – тот, обнаружив хвост, упал в обморок!..

– А муж?

– Ему было все равно, с хвостом я или без! Он занимался финансами и женщинами почти не интересовался… "Либо любовь, либо деньги, – говорил супруг. – Двух одинаково сильных страстей в жизни не бывает!" А вот отец мой любил, как я в младенчестве, ползая по полу в чем мать родила, виляла хвостиком. Он и не позволил матери отвести меня к хирургу, хотя тогда было очень просто отрезать хвост…

Вероятно, именно из-за этого хвостика, маленького и розового, я влюбился в Зою до беспамятства. Я думал о ней днем и ночью, даже когда мне приходилось поливать из автомата мишени, изображающие врагов. И лишь одно меня успокаивало, что все пули ложатся точно в цель… В самые неподходящие моменты, например, когда нужно было сориентироваться по карте и выйти из леса в нужном направлении, в моем воображении непременно возникал ее маленький голый зад с виляющим хвостиком, и я сходил с ума от ревности, рисуя себе картины Зоиных измен. Я представлял себе здоровенного мужика с кавказскими усами, дарящего ей кольцо с бриллиантом, но надевающего его не на палец, а нанизывающего на хвостик. Тогда я бежал через густой кустарник, царапая шипами лицо в кровь.

– Почему я должна тебе изменить? – удивлялась она, когда я в любовном порыве рассказывал ей о своих страхах. – Я тебе не давала повода для ревности…

И действительно, мое хвостатое приобретение ни разу за время нашего общения ни словом, ни жестом не дало мне возможности усомниться в своей верности. Хотя поклонников у нее было великое множество. Все они происходили из спортивного зала, в котором она хозяйничала, и являли собою великолепные образцы мужского совершенства. Частенько мне приходилось вступать в единоборство с каким-нибудь особенно рьяным ухажером, но дело обычно дальше, чем схватка уничижительных взглядов, не заходило.

Когда Зоя была в хорошем настроении, она позволяла делать с ее хвостом все, что мне приходило в голову. Тогда я повязывал отросток бантиком и просил девушку изображать маленькую собачку таксу, умильно виляющую задом навстречу своему хозяину. Зоя тявкала, подражая четвероногому, и терлась щекой о мою ногу… Потом я разводил в банке краску и, наколов кнопками на фанеру лист ватмана, просил Зою, чтобы она нарисовала, исключительно с помощью хвоста, вазу с фруктами. К моему восторгу, она это делала, и получалось у нее это лихо, как у заправского художника.

– Ты могла бы выступать с этим номером в цирке! – восхищался я.

– Меня бы обвинили в насаждении порнографии!

Я тут же представлял себе эту картину, как Зоя при огромном стечении народа стоит посреди арены совершенно голая и рисует хвостом натюрморт. В этот момент волна ревности сшибала с насиженного места мою душу и начинала швырять ее по всему желудку.

– Оденься! – говорил я, мрачнея.

– А что случилось?

– Ничего.

– Опять что-то себе нафантазировал, – понимала она. – Экий ты дурак, братец, хоть и разведчик. Отмой мне лучше хвост от гуаши!

Она шла в ванную, я плелся за ней и, совершая эту гигиеническую процедуру, плеская на хвостик теплую водичку, совершенно забывал о своих видениях. Тогда мужское лишало меня возможности думать, я мягчел мозгами, но крепчая телом значительно, зарывался носом в Зоины черные волосы и вдыхал ее запах всеми легкими…

– Ты прав, – сказал я Бычкову. – Я рад, что у меня есть Зойка. Теперь я с удовольствием возвращаюсь домой!