Пространство Готлиба - Страница 66

Когда Бертран вошла в квартиру и увидела меня сидящим на застеленной кровати, сомкнувшим ноги коленка к коленке, она захихикала, тыкая пальцем, и с деланным удивлением сказала: "Ну что же вы, у нас так мало времени!" И тут же затрогала маленькие белые пуговички, расстегивая свое просторное платье и щебеча, чтобы я не медлил, а сбрасывал покрывало вон, не на нем же в самом деле!

Через минуту я оказался совершенно голым, сидящим с ногами на кровати перед такой же раздетой, болтающей что-то незначащее консьержкой и, разглядывая ее молодое крепкое тело, вдруг расслабился и засмеялся отчаянно, трогая пальцем розовую грудь Бертран.

– Чегой-то вы! – удивилась девушка, но тут же махнула рукой, захохотала и, крепко обняв меня, повалила на подушки…

В этот день я узнал про девушек то, что знают или скоро узнают все мои сверстники. Мне стало известно, что девушки очень нежные и бесстыдные существа с розовой кожей и быстрым язычком, которые стоят того, чтобы отдавать за их проказы по двадцати франков враз. А еще я понял, что девушки устроены так же, как и устрицы, с лимонной кислинкой на вкус, с крохотной жемчужиной посредине.

А потом я стал встречаться с Бертран два раза в неделю, меняя обеды на ее смешливые ласки. А через полгода ее кто-то сбросил с моста в Сену. Поговаривали, что это она сама свела счеты с жизнью, что у нее якобы был возлюбленный, страдающий какой-то болезнью и нуждающийся в хирургической операции, и что она копила деньги на больницу, а жених не дождался и умер, вот она вслед за ним и устремилась на небеса.

Я, конечно, не верил в такое, подозревая в смертоубийстве какого-то маньяка, и, давая следователю откровенные показания, чуть было не навлек подозрения на себя. Но лейтенант был пожилым и опытным человеком, а в силу того разобрался правильно.

– Это была несчастная девушка, – сказал седой лейтенант мне на прощание. – Она жила не для себя, а для другого. Но ее жизнь не понадобилась никому, а потому она рассталась с нею безжалостно!

– Ее жизнь была нужна мне! – вскричал я.

– Ах, молодой человек, – покачал седой головой следователь. – Вы бы сделали ее жизнь еще несчастнее!

– Почему?

– А потому, что есть в ваших глазах, во взгляде вашем, нечто пугающее и отталкивающее! Уж не знаю, прав ли я или мистифицирую, но сдается мне, что все женщины, встретившиеся вам на пути, закончат жизнь несчастно, подобно бедной Бертран!

Тогда я не особо задумался над словами пожилого следователя, вовлеченный в беспечную молодость. Но Господи! Его слова оказались поистине пророческими, и на протяжении жизни мне еще часто приходилось вспоминать седого лейтенанта…

– Дайте же мне перекиси! – надрывно потребовал Hiprotomus, прервав свой рассказ. – Иначе мое сердце не выдержит!

– Вот уж нет! – отказался я. – А потом вы меня обвините в том, что я вас травлю, превращая в наркомана! У меня и так, по вашей милости, кроме глаз, ничего не двигается!

В тот же самый момент мне была возвращена подвижность верхней части тела и, сев, я принялся растирать затекшие руки.

– Ну же! – требовал жук. – Я проявил акт доброй воли, теперь и вы покажите свое милосердие! Ведь несчастие мое столь велико, что временами мне требуется забываться!

– Даете ли вы слово, что избавите меня от своих нападок впредь? – спросил я, разминая плечи.

– Честное слово!

– Все равно не верю.

– На коленях молю!

– У вас нет колен.

– Это я образно!

– Как хотите, – развел я руками. – Желаете становиться наркоманом, становитесь им!

Я открыл склянку с перекисью водорода и, набрав в пипетку жидкости, капнул ею на шишку. Hiprotomus слегка шевельнулся под кожей и блаженно вздохнул.

– Кстати, – вспомнил я. – Вы говорили, что по воскресеньям, будучи Аджип Сандалом, стреляли из лука?

Но пары водорода унесли Hiprotomus'a Viktotolamus'a в чудесную страну химических грез, покачивая исстрадавшуюся душу насекомого на волнах наслаждений, а потому мой вопрос остался без ответа.

К вечеру у меня в квартире появился Бычков.

Мой товарищ представлял собою жалкое зрелище. С недельной щетиной на полном лице, с отросшими нечистыми ногтями, он был взнервлен совершенно и не мог найти себе места, то и дело переходя из кухни в комнату.

– Не нашел? – спросил я.

– Нет.

На его глаза навернулись слезы, и он стал похож на несчастного бегемота.

– И никаких следов?

– Следы были. – Он утер слезы ладонью. – Ее фоторобот как бы сработал.

– Каким образом?

– На вокзале ее, кажется, узнал один проводник.

– Куда она ехала?

– В Санкт-Петербург.

– Одна?

– Нет. С каким-то мужчиной, лет сорока пяти. Но они ни разу за всю поездку не вышли из купе, а как сходили с поезда, проводник не помнит.

– Фоторобот мужчины составили?

– Не получилось. Проводник все время твердил, что только раз видел пассажира и что помнит лишь холод, исходящий от него.

– Что значит холод?

– Ну, мол, неприятный тип, – пояснил Бычков. – Очень неприятный… Может быть, это тот самый Эдерато, о котором она говорила?

– Что дальше?

– Ну я, соответственно, вылетел в Санкт-Петербург, стал опрашивать привокзальных таксистов, и вроде даже один опознал ее, но засомневался потом.

– А куда вез?

– В том-то и дело, что не помнит.

– А одна она была или с мужчиной?

Бычков пожал плечами.

– Тоже не помнит.

– Да, – посетовал я. – Дело дрянь!

Бычков опять чуть было не заплакал, но взял себя в руки, шумно втягивая носом воздух.

– Ты-то как?

– Нормально, – махнул я рукой. – У меня ничего в жизни не меняется. Телевизором развлекаюсь да питу с курицей иногда ем на Арбате.